Елена Кучеренко
– Война не может быть хорошей. Есть такая китайская народная мудрость: «Лучшая война та, которая не случилась». И это действительно так. Но она случилась. А есть еще война информационная. И нужно рассказывать людям, что на самом деле происходит. Многие ведь думают, что на Украине пионеры макулатуру сдают. Не ходят со свастикой, не зигуют, нет факельных шествий. Не насилуют никого, не убивают, не грабят… Что негодяи, которые испортили всем жизнь, это мы.
Мой друг Михаил, волонтер, который ездит на Донбасс с гуманитарной помощью, записал для меня очередное интервью. Его герой – парень с позывным Продюсер. Это его слова. Пока я писала этот текст, он вернулся домой.
* * *
На самом деле «парню» сорок три года. На гражданке был местной знаменитостью в одном из российских городов – музыкантом, ведущим мероприятий, продюсером (отсюда и позывной), телевизионщиком и так далее. Говорит немного вальяжно, «играя» голосом и словами. Сразу видно – человек творческий. На войне тоже успел снять передачу и написать песню. Когда для этого были возможности, конечно. Он –обычный «мобик», как там говорят. Мобилизованный.
Продюсер был из того самого первого сентябрьского набора. Получил повестку, купил в охотничьем магазине снаряжение и пошел в военкомат.
– Кто-то из нас собирался на небольшие суммы, – рассказывал он, – а кто-то на «мама не горюй». Мой сбор вышел тысяч на двадцать. Мне сказали: «В любом случае бери с собой кучу лекарств, лучше – всю аптеку и берцы. Потому что армейские – неудобные». Я хоть и не был никогда участником боевых действий, в принципе уже понимал, куда еду. Что это не пионерский лагерь. А мы вообще были из той волны, которая «встряла» – по- другому и не скажешь. Не было толком никакого обучения, никаких нормальных медкомиссий. Двадцать девятого сентября я получил повестку, второго октября был уже за ленточкой. Это сейчас ребята рассказывают, что их готовят. А мы учились боем. «Надо идти вперед». «А что там делать?». «Вот это. Но это не точно…»
Парень рассказывает, что поначалу им остро не хватало обмундирования.
– Какие-то части были заряжены – тепловизоры, приборы ночного видения… Мы же, когда приехали… «Ну, идите дежурить». Ночи здесь темные, черные. А приборов нет. Но нас успокаивало, что рядом спецы, разведка, а значит – никто не пройдет.
Со временем стали помогать простые гражданские люди – так называемый «мирняк».
– Ну кто мы без тыла? Без тех, кто ждет, без тех, кто ездит. Без вас (это Михаилу)… Стали возить оборудование, удобную одежду. Потому что на гражданке ты все же привык к определенному комфорту, а тут тебе вдруг дают деревянные кирзовые берцы, и ты в них маешься, потому что их еще разносить надо. Но на самом деле здесь все у всех по-разному. Когда мне говорят: «А вот мы слышали то, а вот мы слышали это»… Здесь правды много, и у каждого она своя. Есть те, у кого все хорошо. Есть те, у кого, действительно, плохо. Пацаны неделями сидели без еды и воды на «передке». А есть офицеры, которые бьются за своих ребят. За то, чтобы привезти им все необходимое, даже минимальные развлечения. Потому что здесь остро не хватает простых человеческих радостей. Даже с духовными все хорошо. Батюшка приезжает, есть, о чем поговорить. Но еще хочется, например, кино. Об окопах я не говорю. Но даже в учебных центрах я не слышал, чтобы ребят водили на какой-нибудь хороший патриотический фильм. Да, ездят группы артистов, которые отвлекают от всего, что здесь происходит, но этого мало. Надо больше того, что может хотя бы ненадолго отвлечь.
* * *
Он рассказывает о тех, с кем свела его судьба за ленточкой. С кем-то они мобилизовались еще в его родном городе и, оказавшись в зоне боевых действий, были уже одной семьей.
– Люди здесь разные, – говорит он. – Разного возраста, разного социального статуса, разных характеров… Есть те, кому война – мать родна. А есть настоящие люди, человеки… Последних процентов восемьдесят. Только их в интернете не показывают. Поэтому многие и думают: «Где все эти наши бравые военные?!» Есть совсем молодые мобилизованные. Только-только прошедшие срочную службу.
– А расскажи про этих молодых, – просит Михаил. – Ведь говорят же: «Потерянное поколение. Ну какие это защитники? У них один интернет в голове».
– Про потерянное поколение – это наше излюбленное – стариковское: «Ой, ну че там… Музыку свою дурацкую слушают в своих дурацких тик-токах», – смеется Продюсер. – Есть и «комнатные додики», не без этого. Но в основном – это настоящие бойцы. Хотя про кого-то из молодых даже родители думают: «Ой, наш сыночек, бедняжечка». А он мужик и рвется в бой. Какой-нибудь законченный тик-токер понимает, зачем он здесь. Или сидел чувак в своей деревне никому не известный, а здесь вдруг стал героем. И вытаскивает других пацанов из-под огня… А кто-то поначалу включил Рембо: «Сейчас я буду косить укропов! Дайте мне волну, я пойду!» А приходит полный абзац, и у него вдруг заканчивается весь пафос. Весь его патриотизм куда-то сливается. Сдулся и – в кусты… Здесь все о людях открывается. Война показывает в человеке настоящее. И неважно – молодой ты или в годах. Я, например, уходил служить с крупными предпринимателями. У них на гражданке большой бизнес. Но получили повестки и воюют. Я сам оставил свое молодое развивающееся телевидение. Значит, так надо было. И знаешь, моя бывшая одноклассница прислала мне письмо: «Спасибо вам, что вы не убежали. Очень трудно женщине жить в стране убегающих мужчин». И это меня просто разорвало. Потому что, когда объявили частичную мобилизацию, часть мужчин, правда, свалила. Я не считаю их предателями. Возможно, у каждого из них есть своя причина. «Не судите, да не судимы будете». Но то, что страшно женщине жить в стране убегающих мужчин – это правда. И каждый, кто здесь, он уже герой!
* * *
Он рассказывает, что уже не раз провожал друзей в последний путь.
– Реакция на первые потери – это непринятие, непонимание. Ты, вроде, осознаешь, что это не игрушки в войнушку, но принять не можешь. Да и потом тоже. Например, сегодня я узнал, что одного моего друга не стало. Это боль.
Большая боль, продолжает парень, это когда люди уходят по глупости. Если там вообще уместно это слово. Просто потому, что не все осознавали, где оказались. Всем этим людям Продюсер посвятил свою песню: «Поднимем сто за тех, кто двести».
– Они погибают, а ты остаешься. И какие у тебя мысли? Ты хочешь отомстить за смерть друга?.. – спрашивает его Михаил.
– Месть – это ужасное слово. Нет, мстить не хочется. Хочется побыстрее закончить весь этот бардак. Как бы там ни было, на той стороне противник. Я всегда за мирное решение любого вопроса. Но если ситуация такова, что либо ты, либо тебя, то ты выберешь свою жизнь. Потому что если ты выберешь обратное, то извини. И у противника тот же самый выбор. Я не думаю, что они там все такие сентиментальные: «Ой, а давай-ка не будем стрелять». Они выполняют те же самые приказы. Так что он или не он убил моего друга, – я сделаю свое дело. Потому что на кону не только моя жизнь, но и жизнь моих товарищей.
Я слушаю и вспоминаю, как несколько месяцев назад одна моя подруга, которая живет практически в зоне боевых действий, на мои мучительные рефлексии о том, что гибнут не только от вражеских орудий, но и от наших, и что я не знаю, как это все принять, сказала мне:
– Лена, ты можешь позволить себе быть человеком тонкой душевной организации, сидя дома на диване. А у нас все проще.
Да, мне пока сложно понять простое отношение к жизни, к смерти… К тому, что можешь в любую секунду умереть и в любую секунду кого-то может настигнуть твоя пуля. И вдруг сквозь эти мысли я слышу из диктофона голос моего героя:
– В одном фильме есть классная фраза: «Когда смотрит на тебя смерть и улыбается, надо лишь только улыбнуться ей в ответ». Жизнь везде может закончится – здесь, в Африке, в Антарктиде. Главное – жить полноценно днем сегодняшним. В этом-то и вся проблема. Умирают все, живут немногие. Здесь, где смерть ходит с жизнью за ручку, всё становится честным.
* * *
Михаил спрашивает его о местных жителях. Как они встречали, как реагировали.
– Здесь разные настроения, и это действительно так. И встречают по-разному. Кто-то считает, что мы – бесславные ублюдки. Мы несем зло и разруху. Разговаривают сквозь зубы, могут послать так далеко, что ты им оттуда только открытки передашь. А были те, кто нас крестил, когда мы ехали. Кто-то кланялся… Кто-то к нам в машину закидывал сигареты: «Возьмите, это вам». Кто-то рассказывал собственные истории, и они поражали своим ужасом. Например, один дедушка здесь как-то умудрился зашифровать номера телефонов родных в России. Написал так, как будто это какие-то чуваки с работы. А вот его сосед не успел зашифровать номера. Нацисты проверяли телефоны и, увидев, что он общался с русскими, расстреляли всю его семью. Это страшно, ужасно… А этому дедушке повезло. Либо не так сильно хотели найти. Потому что, если бы хотели, нашли бы. Либо Кто-то сверху отвел. И таких историй множество. Вот сейчас, в том месте, где мы находимся, люди подходят и говорят: «Сыночки! Победите! Мы больше не можем». А есть такие, которые и нашим, и вашим. Сквозь зубы улыбаются, а в спину нож готовы вонзить. Разные есть, как и везде…
Продюсер говорит, что на этих новых территориях нужно сейчас вести грамотную работу с людьми, как следует преподавать детям историю в школе.
– Потому что да, то, что русский с русским воюет, – это ужасно. Брат на брата – как в семнадцатом году. Этого в природе быть не должно. Но это последствия четырнадцатого года. Того, что тратились огромные деньги, чтобы впихнуть в головы жителям тогдашней Украины всякую дичь. А мы информационной работой не занимались. Ведь замечательным же было советское образование! Вот – я троечник, но я знаю историю, знаю литературу. А современное образование – это та надломленная ступенька, которая и привела ко всему этому бардаку. Надо заново начинать учить детей истории страны.
* * *
Они какое-то время молчат. Каждый, наверное, думает о своем. Думаю и я.
– Знаешь, – говорит вдруг Продюссер, – я ни разу не был женат. Детей у меня нет. Наверное. По крайней мере, мне об этом еще не говорили. Все это время я был женат на каких-то своих делах, на работе. Творческому человеку сложно найти свою вторую половину. Но когда случилась первая бомбежка… А здесь война другая. Здесь не стреляешь, здесь летает все. И вот когда я вышел из этого, понял, что уже пора. Как говорит одна моя знакомая: «Не пора ли посеять царское семя» (смеется)… В голове многое меняется. Не секрет, что многие творческие люди подвержены депрессиям, мыслям о суициде, рефлексиям. Я не исключение. Меня на гражданке тоже бултыхало. Но когда ты здесь побывал, все это повидал, понимаешь, что ценнее жизни ничего нет. И те твои слабости лечатся вот этим всем. Вообще, самое страшное здесь – глаза людей. Потому что в них написано все. Ты видишь и боль, и страх, и отвагу. И радость. Даже небольшие радости тут читаются. Брошенные собаки, кошки, которых можно погладить, – это радость. И страшно смотреть в глаза человеку, который выжил, который вернулся. Который видел весь этот кошмар боевых действий. Но есть хороший стих: «Все проиграть и все начать с основ». Мы здесь что-то теряем, но что-то ведь и обретаем. Начинаем видеть то, чего не видели раньше. И каждому из нас нужно было пройти этот путь. Чтобы смотреть в глаза той же женщине, той моей однокласснице.
