Федеральные СМИ периодически намекают, что СВО можно ассоциировать с Великой Отечественной войной. При этом создавать народных героев (таких как Зоя Космодемьянская или Александр Матросов) они пока почему-то не торопится. Что поделать, XXI – век идеологического самообслуживания. Молодежи предоставлено самой себя мотивировать на подвиг. Герой нашего следующего интервью так и поступил.
Никита Третьяков: «Кто там воюет – элиты, не элиты, – это не моего ума дело. Я не могу на это повлиять. А на конкретные вещи на фронте, пока не оторвало ногу, я повлиять мог. И влиял. И всем советую».
В прошлой жизни Никита Третьяков – заместитель главного редактора информационного агентства Regnum, добровольно отправившийся на фронт. Недавно он получил тяжелое ранение – подорвался на мине и потерял ногу. Теперь максимально мечтает восстановиться и продолжить службу.
«ВН»: – Никита, у вас очень богатая биография. Сколько вам лет?
– Мне 33 года.
«ВН»: – И вы служили, потом успели состояться как журналист, попали под мобилизацию.
– Не попал под мобилизацию, а пошел по мобилизации. У меня были исчерпывающие формальные основания не быть мобилизованным, но я ими пренебрёг. Я оформлен как мобилизованный, но по сути доброволец.
«ВН»: – Какой была ваша карьера до СВО? Какое у вас образование?
– Получилось, что я обучался в трех университетах. В Санкт-Петербургском государственном университете и в Московском государственном университете. Потом у меня по ряду обстоятельств сгорела отсрочка, и я пошел служить срочную службу, не закончив университет. В обоих этих университетах специальность у меня была история дальнего Востока.
Я отслужил срочную службу в воздушно-десантных войсках. Вернулся и понял, что уже немного по-другому голова думает. Были уже другие приоритеты в жизни. Перевелся на заочное обучение в Государственный педагогический институт им. Герцена в Петербурге. На специальность «История». Не на преподавателя истории, а на историка.
Доучиваясь там, я служил по контракту в Министерстве обороны. Это вплоть до 2017 года.
«ВН»: – Как отнеслись к «русской весне» и событиям в Донбассе?
– Май 2014 года пришелся на время, когда я был солдатом срочной службы. Я и многие мои товарищи были очень воодушевлены происходящим. Многие, кто не понимал, что происходит, просили меня разъяснить. Я разъяснял, так как тогда тоже интересовался общественно-политическими процессами у нас и за рубежом, на территории СНГ.
Мы писали рапорты, чтобы отправиться в Крым. Потому что некоторые наши товарищи из того подразделения ВДВ, в котором мы служили, туда отправились. Но к сожалению, на тот момент было принято решение, что только контрактники едут, а срочники не едут. И в Крым я не попал.
У меня было очень-очень мощное желание поехать после окончания срочной службы в Донбасс добровольцем. Но я как бы дал себя отговорить. Когда принимаешь какое-то судьбоносное решение, есть 50 причин за и 50 причин против. И есть какая-то одна перевешивающая. Ты сам не всегда знаешь, какая перевесила. Так получилось и в этом случае. Мои близкие начали набрасывать разные причины, почему ехать не надо. И я этим уговорам поддался. За что до сих пор ощущаю определенную вину, если честно.
Я пошел по другому пути, по пути контрактника мирного времени в Министерство обороны, завершил свое высшее образование. И начал журналистскую карьеру. Когда я получал историческое образование, был такой момент острый в истории США – первые выборы Трампа. Это осень 2016 года, а в начале начале 2017 года – его инаугурация. Меня очень это интересовало и их отношения с Китаем. Дальний Восток я знал хорошо. И в этот момент я понял, что некоторые принципы и подходы, которые применяются в историческом исследовании, отлично подходят к международной журналистике.
И на исходе 2021 года я был назначен заместителем главного редактора «Регнума» с целым рядом новых обязательств.
«ВН»: – Вы вполне могли вести светскую жизнь в Москве. Почему же вы решили изменить жизнь и пойти воевать?
– Здесь было еще две важные ступени. Перед тем, как поехать воевать в сентябре 2022 года, я в начале апреля оказался на СВО в качестве военкора. И потом быстро начал совмещать с этой деятельностью гуманитарную деятельность. У меня появился собственный небольшой гуманитарный проект «Буханка». Это были стадии, которые очень важны.
До этого я никогда не был в Донбассе. Когда я поехал в качестве военкора, у меня было две задачи. Первое – понять для себя, насколько мои умозаключения верны. Правда ли то, что мне кажется. И это все подтвердилось на 100%. Я убедился собственными глазами, разговаривая с жителями Донецка, Луганска, Красного Лимана (пока он еще был под контролем наших сил), села Никольского, Херсона и многих других населенных пунктов, в том, что режим, который сейчас существует на Украине, в прямом смысле фашистский. Он делит своих собственных граждан на некие категории, сорта. И считает, что с низшими сортами можно делать всё что угодно. То есть убивать, грабить.
«ВН»: – Эти сорта зависят от языка, на котором люди говорят?
– Я так понимаю, что там в зависимости от каждого конкретного самодура эти сорта могли быть совершенно разные. В Красном Лимане как-то раз мне пришлось вывозить женщину. Это было незадолго до оставления города нашими силами. Тогда я не был военнослужащим. Эта женщина прекрасно разговаривала на украинском языке. Она всю жизнь прожила там, была медсестрой. На тот момент ей было 82 года.
Она пережила в течение СВО несколько месяцев, пока Красный Лиман был под ВСУ. Потом несколько месяцев он был под нашим контролем. А потом просто из-за боязни того, что на зиму не включат отопление (а у нее частный дом), она попросила вывезти ее в Донецк.
Это длинный маршрут, нужно было объезжать всю линию фронта, 6 часов езды. И она мне рассказала массу историй. О том, что там большая часть людей говорит по-украински, но те, кто там стояли в гарнизоне, себе взяли в голову (наверное, с подачи командиров), что раз эти люди не эвакуировались, то они ждут русских. И солдаты развлекались: каждое утро построение, поднимали флаг, солдат залезал на вышку в центре города и ровно один рожок одиночными расстреливал по частным домам. Они знали, что в 8:00 все прячутся в подвалы, считают 30 выстрелов. И после этого можно вылезать и продолжать свой день.
Там был введен комендантский час, и было нормальным, если солдат идет мимо изгороди и слышит, что даже внутри своего участка люди громче, чем ему кажется нужным, разговаривают, и вместо замечания в их сторону он очередь через забор дает из автомата. То есть это абсолютно нечеловеческое отношение.
Я уверен, что такими людей сделать непросто. Вымыть из людей человеческое отношение к другому человеку непросто. Для этого нужна подготовка, система, определенная накачка. Уроды бывают в любой стране и в любом сообществе. Но существенная характеристика любого сообщества заключается в том, как оно с этими уродами поступает. И я понял, что система, которая существует на Украине, это уродство. И они это уродство возвеличили и сделали нормой.
– Об этом я рассказать могу мало. Я всё еще являюсь военнослужащим. Я всё еще с большой вероятностью вернусь на фронт. И описав в нужном порядке направления, где я был, я могу дать понять недоброжелателям, в каком подразделении я служу.
Я скажу, что успел побывать под Работино, под Кременной и на Днепре. Хорошо изучил эти три, скажем так, театра военных действий.
«ВН»: – Были штурмовиком?
– В том числе. Как штурмовик я служил 4 месяца.
«ВН»: – Как вы получили это тяжелое ранение?
– У меня это уже пятое ранение за мою военную карьеру. Наступил на противопехотную мину. Она была закопана неизвестным мне человеком – сапером российского подразделения, которое когда-то стояло на этом участке местности. По тем или иным причинам карты не были надлежащим образом переданы от одного подразделения другому. Соответственно, на карте, по которой ориентировался я, этого минного поля не было.
Моя задача заключалась в том, чтобы найти выгодные позиции для работы моей группы. Я являюсь командиром младшего звена. Я увидел там выгодную позицию, зашел туда один раз с товарищем, чтобы конкретно всё посмотреть пристально. Мы зашли и вышли по одной и той же тропе. На следующее утро мы завели туда группу людей, посадили их на эти позиции. И мне оставалось только откатиться, как у нас это называют, на свою исходную позицию. И это была неудача для меня, но удача для моего подразделения, что на этом отходе от позиций я наступил на эту мину.
Получил так называемую сочетанную минно-взрывную травму ноги, осколочное ранение руки, шеи, лица, глаз. И еще один осколок пробил плевральную полость. И открылся пневмоторакс.
Ногу, к сожалению, сохранить не удалось. Отрезали по средней трети голени – ниже колена.
«ВН»: – И после таких ранений вы хотите вернуться на фронт?
– Вы знаете, я окончательного решения еще не принял. Не пришло то время, когда его можно принять. Когда пройду все стадии лечения, реабилитации и протезирования, когда приду в какую-то удовлетворительную физическую форму, я должен буду свое состояние оценить трезво, приложив к этому свой богатый опыт.
Я, как и любой в моей ситуации, должен честно себе сказать – готов ли я чисто физически выполнять боевые задачи на одном уровне с теми, у кого по две ноги. Потому что если я вернусь в боевые порядки, то люди, которые будут рядом со мной, должны будут мочь на меня положиться. Они не должны думать, сколько у меня там ног. Они должны воспринимать меня как просто еще одну боевую единицу. И я должен быть способен на всё, на что должен быть способен боец на передовой.
Нужно в стрелковый бой? Значит, в стрелковый бой. Нужно тащить трёхсотых? Значит, буду тащить. Нужно разгружать «Уралы»? Значит, разгружаем «Уралы». А возвращаться просто для какого-то самомнения или чтобы доказать себе что-то – это самообман. И это значит – подвести своих товарищей. Это значит – быть для них обузой.
«ВН»: – Вы хорошо знакомы с Министерством обороны и как журналист, и как военнослужащий. В последние месяцы там арест за арестом. Какое мнение у вас обо всём этом?
– Я думаю, что сейчас вскрывается коррупция там, где мы всегда ее предполагали, но не могли доказать. А если ты как журналист не имеешь в руках твердых доказательств, то писать об этом нельзя, так как это будет голословное обвинение.
Но там, где нам «казалось подозрительным», сегодня оказывается, что это была коррупция.
«ВН»: – Генералов сажают. Но меняется ли при этом что-то?
– Я думаю, так быстро изменения не могут пройти от самого верха до самого низа. Это системнейшие вещи. Те направления, которым руководили эти люди (связь, высокотехнологическое развитие, снабжение), это системнейшие вещи. Там масштаб задач и их сложности очень трудно себе представить. Представьте себе одну только логистику того же самого горючего для всего фронта. Это можно с ума сойти.
И даже если предположить, что в один момент все коррупционеры и нехорошие люди куда-то исчезли, а на их месте возникли абсолютно кристально чистые, профессиональные и обученные люди, которые хотят делать результат… Просто на то, чтобы вникнуть в тематику, у них уйдет, думаю, год или полтора. А еще год-полтора уйдет на то, чтобы сделать проект новой значительно переделанной системы. И только потом на основании этого проекта должны внедряться эти изменения. Это время еще даже близко не прошло.
«ВН»: – У вас есть собственные политические убеждения, предпочтения?
– Об этом, наверное, придется делать отдельное интервью, потому что кратко это не скажешь. Но я могу это описать следующим образом. Вот есть корабль «Титаник», который напоролся на айсберг. Он пропорол себе брюхо.
Третий класс уже просто тонет. Наверху – первый класс еще пирует и ни о чем не беспокоится, потому что они считают, что они на непотопляемом корабле. А второй класс вместо того, чтобы думать, как спастись, рассуждает о том, какой корабль они построят в следующий раз.
«ВН»: – Вы какой класс?
– Я не хочу быть ни тем, ни другим, ни третьим. Но просто я считаю, что сейчас немножечко не время и не место фантазировать о том, какую Россию мы бы хотели построить. Нам сейчас нужно спасти хоть что-нибудь. Потому что мы находимся в критическом моменте истории современного российского государства.
«ВН»: – Если послушать некоторых патриотических спикеров, то можно сделать такой общий вывод: украинский конфликт элитам РФ не особо нужен, а воюют большей частью небогатые люди за хорошие деньги. Дугин в интервью «ВН» сказал, что СВО вообще началась потому, что копье архангела Михаила было направлено в Кремль. Кстати, многим критикам СВО претит именно эта иррациональность происходящего.
– Я отвечу и вам, и самому себе, и уехавшим – одно и то же. Для меня, для человека на первой линии, как и для человека в Курской области сейчас, как и в Белгородской области, как и в Московской области, куда недавно прилетели беспилотники и убили женщину, – для всех нас не должно иметь сейчас никакого значения, почему эта война началась и кто там виноват или не виноват. Эта война идет за выживание нашего государства как государства. За сохранение нашей страны как целостного исторического субъекта. И за физическое выживание очень и очень многих из нас. И концентрироваться нужно на этом. И работать на победу нужно поэтому. А не сидеть и раздумывать, как бы там было иначе. Кто там воюет – элиты, не элиты. Это не моего ума дело. Я не могу на это повлиять. А на конкретные вещи на фронте, пока не оторвало ногу, я повлиять мог. И влиял. И всем советую.
«ВН»: – У вас есть свой телеграм-канал, где вы опубликовали пост о своем ранении. И в этом сообщении – какой-то честный и при этом совершенно не грязный способ описания войны. Такое было у Шолохова в «Науке ненависти» – кровь и рвущаяся земля, но при этом никакой грязи. Признайтесь, вы занимаетесь художественной прозой?
– Я нигде никогда не видел таких красивых рассветов, как на Запорожье. Это что-то сложно передаваемое словами. Рассвет, дымка над полями встает, ложатся первые кассетки, ты пьешь свой кофе «4 в 1» и начинаешь рабочий день. Но заметок я не делаю, я не ощущаю себя литератором. Когда у меня есть возможность и порыв написать что-то в телеграм-канал, то я сразу пишу – не сдерживаю себя, если есть возможность.
Записывать что-то на будущее – у меня нет такой профессиональной привычки, да и нет настроения. Обычно если я в военной работе, то я в нее погружен полностью. И считаю важным быть погруженным полностью. И бойцов своих всегда учу концентрации на текущем. Потому что можно легко пропустить важное и совершить роковую ошибку.
А когда выдается минута рефлексии – в основном после ранений, – тогда творчество скрашивает мне досуг.
Источник: Ваши новости